Несмотря на свои пятьдесят лет, князь мог еще быть назван, по всей справедливости, мужчиною замечательной красоты: благообразный с лица и несколько уж плешивый, что, впрочем, к нему очень шло, среднего роста, умеренно полный, с маленькими, красивыми руками, одетый всегда молодо, щеголевато и со вкусом, он имел те
приятные манеры, которые напоминали несколько манеры ветреных, но милых маркизов.
То, например, что будто бы неоднократно замечено про разных иных из их братьи, что лишены они всякой светскости и хороших,
приятных манер, а, следовательно, и не могут нравиться в обществе дамам, и что потому, для искоренения сего злоупотребления, последует немедленно вычет у получающих жалованье, и на складочную сумму устроится такой зал, где будут учить танцевать, приобретать все признаки благородства и хорошее обращение, вежливость, почтение к старшим, сильный характер, доброе, признательное сердце и разные приятные манеры.
Неточные совпадения
В сем
приятном уединении он под видом ласки или шутливых
манер может узнать много такого, что для самого расторопного сыщика не всегда бывает доступно.
— Который повыше — жандарм, второй — неизвестный. А забрали их — за стрельбу в народ, — громко,
приятным голосом сказал человечек и, примеряя свой шаг к шагу Самгина, добавил вразумительно: —
Манера эта — в своих людей стрелять — теперь отменяется даже для войска.
Это был еще довольно молодой человек, лет под тридцать, скромно, но изящно одетый, с
приятными, но как-то слишком уж солидными
манерами.
Манеры Ярошиньского были вкрадчивые, но
приятные.
О наружности Вязмитинова распространяться нечего: он имел довольно
приятную наружность, хотя с того самого дня, когда его семилетним мальчиком привели в суровое училище, он приобрел странную
манеру часто пожиматься и моргать глазами.
Происходя из духовного звания, он был женат на дворянке — весьма
приятной наружности и с хорошими
манерами.
Сверх того, он имел очень
приятную наружность и те прекрасные
манеры, которыми вообще отличаются питомцы школы правоведения.
Скромные ли, учтивые
манеры Володи, который обращался с ним так же, как с офицером, и не помыкал им, как мальчишкой, или
приятная наружность пленили Влангу, как называли его солдаты, склоняя почему-то в женском роде его фамилию, только он не спускал своих добрых больших глупых глаз с лица нового офицера, предугадывал и предупреждал все его желания и всё время находился в каком-то любовном экстазе, который, разумеется, заметили и подняли на смех офицеры.
Адуев не совсем покойно вошел в залу. Что за граф? Как с ним вести себя? каков он в обращении? горд? небрежен? Вошел. Граф первый встал и вежливо поклонился. Александр отвечал принужденным и неловким поклоном. Хозяйка представила их друг другу. Граф почему-то не нравился ему; а он был прекрасный мужчина: высокий, стройный блондин, с большими выразительными глазами, с
приятной улыбкой. В
манерах простота, изящество, какая-то мягкость. Он, кажется, расположил бы к себе всякого, но Адуева не расположил.
У него бодрый, здоровый вид, роскошные седые бакены, благовоспитанные
манеры и громкий
приятный голос.
В его
манерах, в привычке всякий разговор сводить на спор, в его
приятном теноре и даже в его ласковости было что-то грубоватое, семинарское, и когда он снимал сюртук и оставался в одной шелковой рубахе или бросал в трактире лакею на чай, то мне казалось всякий раз, что культура — культурой, а татарин все еще бродит в нем.
Ипполит. Ежели мне моя жизнь не мила, так разве от тысячи рублей она мне
приятней станет? Мне жить тошно, я вам докладывал; мне теперь, чтоб опять в настоящие чувства прийти, меньше пятнадцати тысяч взять никак невозможно потому мне надо будет себя всяческими
манерами веселить.
Погнаться за ним было невозможно — гимназисту на улице приличествует «солидность» и серьезные
манеры, — иначе дерзкий, без сомнения, получил бы жестокое возмездие. Впрочем, самолюбие Буланина тотчас же получило
приятное удовлетворение, потому что мимо проезжал генерал. Этого случая Буланин жаждал всей душою: ему еще ни разу до сих пор не довелось стать во фрунт.
Дома у себя, в мастерской он завел опрятность и чистоту в высшей степени, определил двух великолепных лакеев, завел щегольских учеников, переодевался несколько раз в день в разные утренние костюмы, завивался, занялся улучшением разных
манер, с которыми принимать посетителей, занялся украшением всеми возможными средствами своей наружности, чтобы произвести ею
приятное впечатление на дам; одним словом, скоро нельзя было в нем вовсе узнать того скромного художника, который работал когда-то незаметно в своей лачужке на Васильевском острове.
«Этот
манер завелся и у деревенских бояр, — пишет Стародуров в «Полезном с
приятным» (стр. 24), — так что за иным не более 300 душ, а у него живет иноземец и дерет с него очень, очень порядочные денежки».
В его осанке, в плотно застегнутом сюртуке, в гриве и в лице чувствовалось что-то благородное, львиное; ходил он, держа прямо голову и выпятив вперед грудь, говорил
приятным баритоном, и в
манерах, с какими он снимал свое кашне или поправлял волосы на голове, сквозило тонкое, почти женское изящество.
Ей, конечно, было бы
приятнее найти в Семене Тихоновиче побольше изящества в
манерах и в говоре; но и так он для нее был подходящий человек…
По внешнему виду Мардарьева действительно производила
приятное впечатление порядочной дамы. Надо сказать, что она умела одеваться просто и прилично, а полученная ею от Алфимова тысяча рублей, положенная в банк, дала ей то недостававшее ей спокойствие все-таки несколько обеспеченной женщины, изменившее
манеру держать себя и придававшее уверенность тону ее голоса.
То же стремление к наживе проявилось в ней и тогда, когда какой-то господин из персонала мелких служащих театра Берга пристроил ее в хористки. У нее был голос
приятного тембра, был слух, она вскоре сумела перенять непринужденно-вызывающую
манеру держать себя у берговских француженок, и таким образом, не имея ровно никакого сценического дарования, была неотразима и имела громадный успех, что доказывалось массой поклонников, забросавших ее деньгами.
Граф еще не глядел стариком, только гнулся и сильно похудел в последние два-три года. Военный сюртук носил еще он молодцевато, усы и подстриженные волосы блондина, поседевшего поздно, смягчали красивый овал лица. Голубые иссера глаза, уже потерявшие блеск, всматривались с постоянною добродушно-тонкою усмешкой. Бороды он не носил и всем своим обликом и
манерой держать себя напоминал об истекшей четверти века. Говорил он тихо, немного картаво, с чрезвычайно
приятным барским произношением.
Это господин лет двадцати шести-восьми, с
приятной внешностью и вполне приличными
манерами, свидетельствующими о хорошем воспитании.